Лазоревый грех - Страница 72

Белль зашипела, как огромная призрачная кошка. Глаза отодвинулись, паря в воздухе на уровне крыши машины, а Джейсон перетащил меня на переднее сиденье и взял почти на руки. Его близость будто успокоила волка, будто я ощутила, как он сел, тяжело дыша, глядя хищными глазами на то, что парило под крышей, глядя голодно и надменно. Глаза Джейсона были глазами его волка, и сегодня они точно соответствовали его лицу. Но это сила Ричарда, сила Скалы Трона, окружала нас обоих. Никогда я не ощущала в себе зверя Ричарда так плотно. Как будто я сумка, мешок, содержащий его зверя, ощущающий его движения, будто я клетка, из которой ему не вырваться.

Голос Белль снова парил над нами, и теперь он жалил, раскаленный ее гневом.

— Можешь целый день ехать в объятиях своего волка, но ночью все равно будет пир. Мюзетт там будет, и через ее посредство, ma petite, там буду и я.

Мой голос прозвучал на грани рычания.

— Я не твоя ma petite.

— Будешь ею.

И ее глаза медленно растаяли, пока лишь запах роз не остался напоминанием, что этот раунд мы выиграли, но будут еще другие. Воспоминания Жан-Клода слишком хорошо знали Белль, чтобы думать иначе. Она никогда не оставляет задуманного, если решает овладеть кем-то или чем-то. Белль Морт решила, что я буду принадлежать ей. Жан-Клод не мог вспомнить, чтобы она хоть раз в подобном случае передумала. Это нечестно: разве не прерогатива леди — передумывать? Хотя, конечно, Белль не совсем леди.

Она — двухтысячелетний вампир, а за ними не водится склонности менять намерения, привычки или цели. В прошлый раз, когда один мастер вампиров прибыл в город и хотел отнять меня у Жан-Клода, для меня это кончилось недельной комой, Ричарду порвали горло, а Жан-Клод чуть не погиб по-настоящему. Все время вампиры стараются либо убить меня, либо завладеть мной. Видит Бог, не нужна мне такая популярность.

Глава 29

Натэниел достал запасной крест из «бардачка». Я всегда вожу с собой запасные кресты, как запасные патроны: если при охоте на вампира у тебя кончится то или другое, ничего хорошего не будет. Исключительно тупостью можно было объяснить, что я повесила кресты в «Цирке проклятых», но не на себя. Бывают дни, когда я действительно туго соображаю.

Я снова сидела на переднем сиденье, но меня трясло. Нет, это не совсем то слово. Руки дрожали мелкой дрожью, мелкие мышцы тела подергивались не в такт. Мне было холодно, а ведь стоял один из прекрасных осенних дней яркий, светлый и в то же время мягкий. Мы ехали под умытым синим небом, под солнцем, а я мерзла — тем холодом, от которого не спасет никакое количество одеял.

Натэниел свернулся у меня на коленях, как живое одеяло, втиснулся между моими ногами и полом. Я было поворчала, насколько это опасно, но не слишком жаловалась. Столько времени я провела только что в шоке, что надо было это подлечить. Деревья вдоль сорок четвертого шоссе расступались иногда, открывая дома, а иногда — бывшие школы, переоборудованные в жилые дома, церкви, здания непонятного назначения, но старые, усталые от жизни. Ладно, последняя характеристика, быть может, относится только ко мне.

Я гладила Натэниела по голове, гладила и гладила теплый шелк его волос. Эта голова лежала у меня на коленях, руки обнимали за талию, тело втиснулось между моих ног. Иногда Натэниел наводит меня на мысли о сексе, но иногда, как сейчас, только об утешении. О близости. Обычно с людьми так не получается, потому что они думают о сексе. Вот почему, мне кажется, так распространены собаки. Пса можно тискать сколько захочешь, и он не станет думать о сексе или вламываться в твое личное пространство, разве что когда ты ешь. И не станет ломиться в твою жизнь ради объедков, если его не приучили к этому. Но это же собака, а не личность в меховом костюме. Сейчас мне нужен был домашний зверь, а не личность. Натэниел умел быть и тем, и другим. Неловко признавать, но это так.

Джейсон вел машину, Калеб сидел одиноко на заднем сиденье. Все молчали. Я так думаю, никто не знал, что говорить. Я хотела, чтобы Жан-Клод проснулся. Хотела рассказать ему, что сделала Белль. И рассказать, что есть и помимо четвертой метки способ не дать ей сделать чего-нибудь еще. Четвертая метка сделает меня нестареющей и бессмертной — пока жив Жан-Клод. Теоретически он может жить вечно, и я с четвертой меткой тоже смогу. Так почему же я от нее до сих пор отказываюсь? Прежде всего это меня пугает. Будучи христианкой, я не могу сказать, как я отношусь к идее жить вечно. То есть как же Бог, и небо, и суд? Что это будет значить теологически? А на более бытовом уровне: насколько это привяжет меня к Жан-Клоду? Он уже и без того может вторгаться в мои сны, так что же будет, если я сделаю последний шаг? Или отказ от последней метки — это еще один способ не отдавать себя никому до конца? Может быть. Но если единственный способ не дать Белль мною овладеть — это отдать себя Жан-Клоду, я знаю, что я выберу. Интересно, если я сейчас позвоню своему священнику, сможет ли он объяснить мне теологические последствия четвертой метки сегодня до темноты? Отец Майк уже много лет отвечает мне на столь же дикие вопросы.

— Анита! — позвал Джейсон, и в голосе его слышалась некоторая тревога.

Я обернулась к нему и поняла, что он уже некоторое время пытается привлечь мое внимание.

— Извини, задумалась.

— Кажется, у нас хвост.

Я подняла брови:

— То есть?

— Когда я чуть не столкнулся с четырьмя машинами, чтобы коснуться тебя, я увидел машину в зеркале. Она была близко, почти вплотную за нами. И чуть не стукнула нас, когда я ударил по тормозам.

— Ну, мы же в густом потоке, сегодня многие едут вплотную.